Диспут с Пинни-Вухом.
Неживой медведь чесал слежавшиеся опилки в голове с помощью огромной сверкающей спицы для вязания, вглядываясь в красочный журнал «Для тех, кто хочет поумнеть». На обложке в окружении фотомоделей в купальниках был Страшила Мудрый, из головы которого агрессивно торчали хромированные иголки и булавки. Номер назывался «Ну и что, что в голове сено и солома?» При этом Неживой Медведь пел, точнее, вопил вопилку:
В голове моей опилки. Не беда.
Зато пули не приносят мне вреда.
Все навылет пролетают! Да!
Разве только что ракетой,
но никак не пистолетом
Ты меня достанешь. Да!
Пятачонок Поросёк хмуро хрюкнул, взбулькнув не долеченными соплями, осознав, что он тоже ненастоящий и никогда поэтому не сможет сняться в рекламе тушёнки – потребители не поймут. Неживой Медведь со зловещим хоррор-шорохом, оставляющим на зубах вкус плюша, повернул голову к Пяточонку и сказал:
– А ты знаешь, что такое BearMix?
– Нет. А зачем мне?
– Свинья нелюбопытная! BearMix – это, когда много медведей пытаются попасть миксером в микшерский пульт, вид спорта такой!
– А мне-то что? Иди лучше сюда, насморк полечу урсиноид плюшевый.
– У меня нет насморка.
– Сейчас заражу.
– Слушай, свинья, а тебя никогда не интересовало, что собственно в нас находят бактерии?
– Навоз.
– Откуда он в нас?
– Я в себя немного напихал, он в Лес при сказкопересечении попал.
– Зачем???
– Ну, нужно же бактериям что-то в нас находить? Я себя с ними не чувствую одиноко.
– Не хочу я твоей ингаляции, я помню, как ты меня от Медово-Депрессивного Психоза лечил. Уринотерапией.
(МДП – Он же Медово-Депресивный Психоз очень страшная болезнь у медведей. Не путать с медвежьей болезнью)
– Так надо же было что то делать. Кроличий Уч сгинул куда то. В лесу только нарисованный мёд из чернил остался. Ты начал деревья грызть. Пару медленнобегающих персонажей сожрал, с ними я толком даже познакомиться не успел. Вот я и пытался тебе помочь.
– Ладно, проехали. Ты мне только вот что скажи, где ты зараза нежвачная, парнокопытная, урину брал? У нас то и почек нет.
– Ты точно уверен что хочешь знать, – спросил Пятачонок приготовившись бежать подальше, возможно вообще из Волшебного леса, навсегда, хотя и не знал как.
– Нет, – после некоторого раздумья сказал Неживой Медведь и уже молча подошёл, понюхал дым из горшка, свёл коричневые глазки к переносице, закрыл, постоял пару минут, зажмурившись. Когда он открыл глаза, они уже были малиновые и светились. Поросёк отскочил, насколько темперамент полеченный ингаляцией позволил, миллиметров на семь, и спросил, что бы чем-то отвлечь Неживого Медведя:
– Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду расскажи. Кто на свете всех белее…
– Белила цинковые ГОСТ 202-84 или нет, белила цинковые густотёртые ГОСТ 482-77, – не дослушав , перебил медведь, зажмурился и отжмурил уже нормальные глаза.
Пятачонок подумал: «Был бы настоящий, была бы в штанах куча органических удобрений. Всё-таки есть прелести в плюшевой жизни». А вслух спросил:
– Пинни, а что это было?
– Это детские травмы. Знаешь, как меня Кристофер Робин обычно транспортировал до того как нас в сказку запихнули? Его в нулевой уровень, а нас в минус первый слой нереальности.
– За ногу.
– И головой об ступеньки!
– Ты же плюшевый.
– Но он-то думал, что я настоящий! Тут не действие важно, а намерение. Что можно сказать о мальчике, который считает, что медвежонок настоящий, и таскает его, ударяя головой о ступеньки? Представляешь, какая у него карма! – совсем разорался Пинни-Вух, глаза начали разгораться малиновым заревом, как будто в его плюшево-опилочной голове начал просыпаться вулкан Попокатепетль. Пятачёнок подумал, так вот что значит «Кипит наш разум возмущённый. Хотя тут скорее плавится, а не кипит». Эту фразу, насчёт кипения разума, он часто слышал от Кристофера Робина. Вслух Пятачонок сказал:
– Пинни, полечи ещё насморк ингаляцией, это твои опилки микробы мести поразили. Они явно, что то замышляют.
– Они не могут замышлять, у их прототипов в реальном мире мозга не было, они просто проекция воли Милна на микробиологический фон Волшебного Леса.
– А ты знаешь его волю?
– Это сложно, – Неживой Медведь присел на нарисованный пень нарисованного дерева, оставшийся после неосторожного взмаха стирательной резинки, – Сам Милн един в нескольких лицах. В первых он посмертный информационный сгусток. Во вторых суммарный образ в мозгах читателей книги. В третьих живы те, кто знал его сына и возможно те, кто знал его лично. В четвёртых всё очень запутанно, ведь его учителем был Герберт Уэллс, и всему в его мире как то передалось это странное отношение ко времени и пространству.
– А мы? – спросил Пятачонок, почувствовавший прикосновение к чему-то сокровенному, и важному, – что мы? Мы вообще, где есть? Только тут или тоже вообще везде и нигде?
Медведь устроился поудобней и, подумав, сказал:
– Мы изначальные в Нью-Йоркской публичной библиотеке стоим. Нас (их?) туда Милн младший передал. Он собственно и есть Кристофер Робин. Но он там, вовне, умер, а тут всегда живой и из-за этого изучает, пока он не у нас, жизнь других всегда живых личностей, отсюда его «Архиважно». А мы живём тут, а ещё в мультиках. Ты Пинни никогда не замечал, как у нас иногда рожи меняются?
– Да, а почему это?
– Мультиков много разных наснимали, художники разные, вот и мы меняемся. Всяких продолжений дурацких, пьес, спектаклей… А ещё если актёр который играет или озвучивает, у зрителей кроме этого уже известен, тогда такие смысловые пересечения начинаются! – начал снова распаляться медведь, – так и хочется пасть порвать, моргала выколоть!
– Кому? Милну?
– При чём тут Милн-старший? Он тоже жертва обстоятельств.
– А кому Кристоферу Робину?
– Он тем более, у него своих проблем хватает. Одна шрапнель в голове чего стоит.
– А кому?
– Читателям и зрителям. Они, значит, читают, думают, что то своё, а мы морфируем, мутируем, трансформируемся, кочевряжимся…
Пятачонок его уже не слушал, он с ужасом глядел вверх, пытаясь разглядеть ЧИТАТЕЛЯ, но сквозь многочисленные барьеры нереальности ничего не было видно. Нарисованное солнце разбрасывало нарисованные лучи на нарисованных стрекоз. Медведь высморкался, стараясь попасть в пролетающую стрекозу. Не попал. Медведь проводил её взглядом и спокойнее сказал:
– Вот почему я плюшевый, а сопли нарисованные? Снова грядёт изменение сути. Зачем творец создал читателей? Вполне хватило бы писателей. Жили-бы тогда плюшевыми болванами, ни о чём не думали.
– Какой творец? Милн?
– Нет. Его тоже создали. Родители. И читателей тоже создали. Только вот что я думаю, может тот писатель, который создал их всех, всех, всех тоже стоит книжкой на полке очередного Кристофера Робина?
– А может что А написал про В, при том что В написал про А?
– Свинья ты меня иногда поражаешь. Это уже не рекурсия даже получается и не матрёшечный мир. Ты хочешь сказать, что мир может быть замкнут? Что писатель одновременно и персонаж. Причём не другого писателя, а своего же персонажа?
– А что такое персонаж Винни?
– Ладно свинина, проехали. Что ты там предлагал?
– Кашель и сопли полечить. Ингаляцией.
Оба поочерёдно полечились. Сначала Пинни-Вух подумал что титул «Плюшевый философ» возможно и не обиден, а эксклюзивен. А то, что подумал Пятачонок, в слова переводилось с трудом, разве что в некоторые буквы. И то в те, которые было непонятно, не то что как произносить, но и как читать. А потом они как-то забыли весь этот разговор, точнее не весь, но давить на мозг перестало. Солнце стало светить ярче яркого, вершины самых высоких деревьев даже задымились немного. Мир стал лучше лучшего. Пчёлы добрее доброго. Мёд слаще сладкого, а гемморой (у кого был) меньше меньшего. Первым нарушил молчание Пинни-Вух. Он посмотрел на командирские, ещё римские, солнечные часы с будильником на толстом мохнатом запястье и произнёс:
– Слушай, Поросёк, дорогой мой, иди, наверное, своей дорогой. Я тут недавно прочитал, что у медвежат есть такой период возраста, когда они на всё, кроме матери, нападают и рвут на клочки. В Харькове даже улица такая есть, Клочковская. Там когда-то такой медвежонок толпу демонстрантов встретил. В недобрый для них час. Так вот, у меня этот возраст через 10 секунд начинается, через 9, через 8, через…